Первые критические высказывания прозвучали по поводу названия: "Термин "Европейский союз" меня не убеждает. Я бы скорее назвал его Организацией европейских государств".

Вацлав Клаус является самым большим евроскептиком среди глав европейских государств, входящих в ЕС. В Праге его шутки с предшественником Вацлавом Гавелом, который, напротив, является одним из самых активных сторонников Союза, стали предметом политических дебатов, но и темой для сплетен о так называемой "войне Вацлавов".

Война достигла апогея, когда Вацлав-президент, похоже, встал на сторону тех, кто выступал накануне референдума против вступления Чехии в Евросоюз. Приехав в Тренто для получения звания почетного профессора, Клаус продемонстрировал свою страсть к игре слов: "Я чувствую себя в большей степени еврореалистом, чем евроскептиком, в то время как существует много европростаков".

- Господин президент, вы дистанцируетесь от многих инициатив Европейского союза. Как же так?

- Вся моя критика – это критика из уст члена ЕС. Я никогда не думал о необходимости выйти из ЕС. Я лишь хочу выразить свою озабоченность.

- Тогда начнем с названия.

- Название связано с концепцией. Мы должны отказаться от гомогенизирующей концепции, лежащей сегодня в основе европейского мышления. Мне не нравится слоган: "Меньше национального государства, больше интернационализма". Государство – единственный гарант демократии в отличие от королевств, империй и ассоциаций стран.

- "Гомогенизация" – вам не кажется, что это слишком сильный термин?

- Я думаю, что сегодня Европа пытается объединиться перед лицом предполагаемого конфликта с исламским миром и в связи с необходимостью противостоять американской гегемонии. Оба эти аспекта ошибочны и обусловливают процесс принятия решений в ЕС.

- Но вы действительно опасаетесь того, что могут быть утрачены национальные черты государств?

- История мой страны рассказывает мне о многовековой борьбе против германского давления, затем против централизма Австро-Венгерской империи, за которой следует пережитая мною лично борьба против советской гегемонии и таких организаций, как СЭВ и Организация Варшавского договора. Этот опыт вызывает у меня порой аллергическую реакцию на интеграционные, межнациональные, объединительные проекты.

- В прошлом месяце вы вернулись в советское прошлое, когда в Прагу с визитом прибыл Путин. Что вы чувствовали, слушая заявления российского президента о том, что он испытывает своего рода моральную ответственность за советское вторжение 1968 года?

- Этот вопрос больше не стоит на повестке дня. Я не считаю себя наследником или даже преемником лидеров коммунистической Чехословакии, таких, как Новотный или тот же Дубчек. Я также думаю, что и Путин не считает себя наследником Брежнева или Сталина. И никто из нас больше не хочет жить в прошлом.

- Однако же вы очень внимательно относитесь ко всему, что напоминает о прошлом. В Европе развернулась широкая полемика вокруг решения вашего министра внутренних дел поставить вне закона некоторые группировки молодых коммунистов.

- Не будем делать ошибок, смешивая борьбу с коммунизмом в 1968 году и решение поставить вне закона некоторые группировки, которые противоречат нашей конституции, запрещающей, например, использование термина "классовая борьба". Я несколько лет был премьер-министром и знаю, что очень часто появляются группы из 5, 10, максимум 30 человек, которые начинают называть себя партией. Возможно, некоторые группировки имеют каких-то друзей за рубежом, которые распространяют заявления наших "партий", но они, повторяю, являются малочисленными организациями, лишенными всякого политического веса.

- Но во многих странах Восточной Европы, в том числе и у вас, ширится ностальгия по "советским временам", начиная от моды и заканчивая стилем жизни. Вас это беспокоит?

- Совсем нет. Ностальгия – это состояние души человека, которое не имеет ничего общего с политикой. Она связана с молодостью, с личными добрыми воспоминаниями.

- Таким образом, вас не пугает тенденция возвращения к пролому?

- Нет. Прошлого не забыть, но оно не должно превратиться в навязчивую идею. В ходе моих первых митингов в свободной Чехословакии я говорил, что мы ведем автомобиль с зеркалом заднего вида, которое больше лобового стекла, и что мы должны как можно быстрее поменять это зеркало. Метафора всегда действовала. Я повторял это сравнение и другим лидерам, не только посткоммунистических стран, в основном руководителям стран, преодолевших автаркию, – таких, как Чили, Испания, Аргентина. Мы должны думать только о будущем.